Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

В честь дня славянской письменности

оно же свв. равноапостольных Кирилла и Мефодия, старый образовательный пост.

В связи с этим днем в Интернете и прочем окружающем эфире разные люди начали вбрасывать разную неправильную информацию, с целью, естественно, объяснить, чего же мы собственно празднуем-то. Конечно, лет прошло немало, полно путаницы и неясностей, но есть ведь и факты, почему бы не излагать их, а не какие-то фантазии? Итак, факты:
1. Старославянский/церковнославянский НЕ БЫЛ письменным вариантом некоего устного общеславянского языка (общеславянский - это реконструкция, а в описанный период уже выделялись три, грубо говоря, протоязыка - южнославянский, западнославянский и восточнославянский).
2. ЦСЯ вообще НЕ БЫЛ письменным вариантом какого-либо реально существовавшего устного языка. Братья-переводчики сами говорили на языке из группы южнославянских диалектов (из которых позднее выделились сербский, болгарский и т.д.) Но. Перевод Библии они делали не для своих соплеменников - на то заказа не было. Их соплеменники были гражданами Византии, и все, кто умел читать, автоматически знали греческий, официальный язык Империи. Более того, считается, что многие были билингвами даже и без образования - там, где жило много греков, славяне говорили с детства на двух языках, в том числе и Кирилл с Мефодием.
Так вот, если бы братьям ни с того ни с сего пришла в голову мысль осчастливить славян своим переводом, им бы тут же посоветовали не лезть со своим варварским языком в сакральный ряд и вообще нечего разваливать Империю. Но заказ поступил со стороны, и от потенциального союзника. Моравские князья, как позднее Владимир, решили, что греки далеко и не будут сильно мешаться в политику, поэтому креститься лучше у них. Но естественно, греческий для литургии им не годился - где найти священников, которые бы его знали в таком количестве, посреди Европы? Латынь была вроде как зарезервирована за конкурирующей фирмой (читай, соседями-врагами). Единственное логичное решение - перевести Библию и литургию на славянский. С этой точки зрения оно показалось логичным и грекам, направившим в Моравию братьев-славян )) Но. Язык моравцев (ныне чешский/словацкий), западнославянский, уже тогда прилично отличался от языка Кирилла и Мефодия. Понять они друг друга могли, но устное понимание сильно зависит от контекста, и в любом случае перевод заказывался для местных нужд, так что переводчики, насколько могли, постарались соответственным образом адаптировать язык перевода. Результат в каком-то смысле можно считать общеславянским - но исключительно как искусственный конструкт (южнославянский в своей основе). В качестве не совсем корректного сравнения - современный (на момент написания поста ) проект т.н. "славянского эсперанто" www.slovio.com/

больше занудства

3. Соотношение старославянский/церковнославянский
Старославянский - язык, созданный Кириллом и Мефодием в 9 в. на основе южнославянских и западнославянских диалектов для перевода Библии и христианской литургии. Церковнославянский - язык православной церкви, получившийся из старославянского в результате длительного контакта с восточнославянскими диалектами и последующих попыток "очищения", "упорядочения" etc с привлечением разных источников. Ситуация осложнилась тем, что позднее церковнославянский русского извода был практически позаимствован (с небольшими изменениями) церквями южнославянских стран, находившихся в турецкой зависимости - просто пришла их очередь "очистить" и "упорядочить" свои священные тексты. В пертурбациях и взаимовлияниях ЦСЯ вообще голову сломать можно.

4. ССЯ/ЦСЯ - древнерусский письменный? А в эту банку со скорпионами даже соваться не буду )) По отдельным кусочкам этого вопроса люди кандидатские и докторские защищают. Наш декан даже лекции читала, если мне не изменяет память. Но я не русист, поэтому не просветилась. Одно могу сказать точно - то, что Кирилл и Мефодий проделали такую гигантскую работу (пусть даже не только они двое, но и всякие известные и неизвестные их ученики, в том числе непосредственные создатели именно кириллицы), причем даже не для нас, восточных славян, стало огромным подарком русскому литературному языку. Пусть даже его тогда и в проекте не было. Можно сказать, возникновение славянского алфавита и славянского перевода Библии и стало началом этого проекта, хотя про нас тогда никто и не думал. Мой польский приятель-филолог как-то сказал мне, что сильно завидует нам по этому поводу. Первый письменный литературный памятник на польском - 14 век, художественный текст нерелигиозного содержания - конец 15 века. До этого - одна латынь. Так-то вот. Ни тебе своих берестяных грамот, ни "Повести временных лет", ни "Поучения Владимира Мономаха", ни навязшего в зубах "Слова", ни "Хожения за три моря" наконец. Ведь чтоб обычный купец наваял такой памятник в 15 веке, до этого уже огого какая традиция должна существовать.

---

В основе средневековой музыки лежала восьмиладовая система, в несколько измененном виде унаследованная от древних греков. Если кто имеет представление о церковном пении у нас, это октоих (византийское восьмигласие), хотя нынешние гласы это, конечно, не совсем совсем не то, но источник один и тот же.
Древнегреческая музыка до нас не дошла (только в виде теоретических трактатов о ней и рисунков музицирующих, но это не дает возможности услышать звучание), однако средневековые товарищи были умнее и придумали ее записывать. Особо совершенная система записи была придумана в 11 в. Гвидо д'Ареццо, и с некоторыми модификациями мы пользуемся ею до сих пор.
Восьмиладовая система описывала монодическую (одноголосную) музыку, что естественно - любая музыка начинается как одноголосная. И таковой она была долго. Французы называют средневековые лады грегорианскими, но я не любительница одноименных хоралов, поэтому приведу в пример средневековой церковной монодии творения Хильдегарды фон Бинген, жившей уже на излете эпохи, в 12 в. Одна из вершин, как на мой слух, при том, что я все равно не поклонник:

Во времена Высокого Средневековья, как легко предугадать, профессиональным композиторам (а может и слушателям) захотелось чего-то посложнее, и появилась первая полифония. Полифония - это не просто многоголосие, а такое многоголосие, при котором каждый голос поет свою независимую мелодию, а композитор заботится о том, чтобы вместе это звучало хорошо. В рамках существовавшей тогда системы (см. выше) полифония была единственным вариантом многоголосия, и технически непростым.

Полифонию освоили, решили, что чем сложнее мелодии, ее составляющие - тем красивее. Возник так называемый ars nova (новый стиль, по сравнению с которым предыдущий теоретики обозвали старым, ars antiqua). И дальше развитие просто поскакало. За ars nova быстро последовало ars subtilior (более изящное искусство) с еще более заковыристыми мелодиями.

А потом принялись усложнять по всем фронтам, и в смысле мелодии, и в смысле ритма, и особенно - по количеству голосов. И сложилась ренессансная полифония. По ходу дела к восьми основным добавили еще четыре лада, так что всего вышло 12. Впрочем, исследователи полагают, что в светской музыке они существовали и раньше, просто считались недостаточно молитвенными (в том числе будущие до мажор и ля минор).
Раннеренессансная полифония - Дюфаи

Высокий Ренессанс - Жоскен Депре

Ну и дальше система достигла своего пика и стала распадаться. С одной стороны, желание больше-выше-сильнее стимулировало композиторов на создание произведений на невообразимое количество голосов. Томас Таллис написал "Spem in Alium" на 40, Алессандро Стриджо мессу на 60.

Да что там, простые нотно грамотные люди в пивных не пели свои песни про чудодейственную силу винища меньше чем на 4 голоса (и это сохранилось еще в следующем, 17 веке). Чем больше голосов, тем сложнее было уложить их в консонансы (приятно звучащие сочетания), и постепенно композиторы стали опираться на трехступенчатый аккорд (который и поныне опора всех опор). Сложилась модально-гармоническая система. С другой, изменения в религиозной жизни предъявляли новые (ну или старые новые) требования к словам в церковной музыке. Скажем прямо, слова в сильно многоголосной ренессансной полифонии, где каждый голос бесконечно распевал разные слоги на свою мелодию, были вообще не различимы. Реформаторы, от Савонаролы до Кальвина, требовали это дело упростить, чтобы сделать слова понятными. Ну и наконец, куда дальше после 60 голосов-то? 100? 120? 1000? Были и другие эксперименты, не с масштабом, а непосредственно с гармонией, безусловно интересные, но тоже, по большому счету, эту гармонию разрушающие.

---

Одной из постоянно всплывающих в воспоминаниях и анекдотах характеристик Стюартов был их рост. Очень хороший рост.
Мэри Стюарт "считалась красавицей, несмотря на ее почти шесть футов роста" (то есть почти 1, 82 - ну около 1, 80), ее первый муж Генри Дарнли, еще один кузен-Стюарт - или "этот верзила" (that long lad), по выражению Элизабет Тюдор - был выше шести футов.
Правнук королевы Мэри принц Руперт был, возможно, одним из самых высоких людей королевства с ростом в 6, 4 фута (193 см) - в те времена, когда средний рост в Европе упал до своего минимального минимума в 167 см. История про него следующая - во время гражданской войны он был одним из лучших, и уж точно вернейшим и храбрейшим (хотя ума в двадцать с копейками лет ему не всегда хватало) военачальников своего дяди. А еще во всех бочках затычкой. Как-то королю Чарльзу потребовались лазутчики, для очень опасной и тайной разведки в тылу врага, и принц Руперт загорелся идеей. Дядя только окинул его - продолжительным - взглядом и отказал. "Но почему?" - воскликнул Руперт под смех окружающих.
Другой правнук Мэри и кузен предыдущего, Чарльз II Стюарт, был чуточку пониже - 6, 2 (1, 87 см). Он любил хорошо одеваться, а по тем временам это значило много кружев и рюшей и для мужчин тоже. Несмотря на все желание, одевался он вне официальных ситуаций довольно строго, потому что с его ростом, как он жаловался, в этих бантиках он больше всего напоминает майский шест (maypole).
С Чарльзом II и его ростом связана и легенда, почему во флоте за здоровье короля (королевы) пьют сидя. Якобы на пути из Голландии в Англию свежереставрированный король Чарльз пил с офицерами своего флагмана. Ну и каждый второй тост был, естественно, за здоровье короля, чтоб ему царствовать вечно, ясное дело - встали, чокнулись. А размеры кают-комапании были рассчитаны на то, чтобы было удобно людям среднего роста (см выше). На худой конец выше среднего. Но не на короля. В конце концов ему надоело стукаться царственной макушкой о потолок - или пригибаться носом в бокал - и он сказал: "Я и так верю в вашу лояльность, джентльмены, давайте не будем вставать". Вот так и повелось с тех пор.

@темы: стюарты

---

Про монну Алессандру и Лоренцо де' Медичи, ее друга по переписке

Приданое-то Аччайуоли спасти удалось, но осадок остался, и был записан в счет Медичи вместе с прочими обидами. Подходящий же момент счет предъявить, по мнению Аньоло, настал три года спустя. Козимо к тому времени умер, его наследник Пьеро серьезно болел и ничем особенным себя не зарекомендовал в глазах старых союзников главного Медичи, старший сын Пьеро Лоренцо был еще совсем молокосос семнадцати лет. В общем, самое время менять режим. Однако молокосос Лоренцо проявил недюжинную активность и храбрость, а подагрик Пьеро – хитрость. Режим остался на месте, а вот заговорщиков попросили в изгнание, объявили банкротами, а земли их конфисковали.

В общем нормальная для флорентийской (да и итальянской в целом) политики ситуация, хотя и неприятная для проигравших. Аччайуоли отбыли в назначенное им место (Неаполь), а монна Алессандра осталась за главную во Флоренции. На ее плечи легла традиционная обязанность жен флорентийских изгнанников – защита интересов семьи, прежде всего финансовых, в условиях, когда члены семьи мужского пола поражены в правах (ибо также по традиции считалось, что женщины к заговорам непричастны ни сном ни духом).

ох и нелегкая это была работа

Прежде всего она попыталась вернуть земли Аччайуоли, выставленные в свадебном контракте в залог ее приданого (которое считалось ее собственностью и поэтому конфискации не подлежало). Приданое было мы помним какое, так что в залог ушли все земли Аччайуоли (не зря они так волновались раньше). Столько ей, конечно, не отдали, но часть выбить удалось, а также и самые крупные алименты на содержание семьи (они тоже высчитывались с учетом размеров приданого), на которые жена врага народа заговорщика могла надеяться получить от города Флоренции.

Второй важнейшей задачей жены изгнанника было надоедание власть имущим с просьбами изгнанника вернуть, и за это дело монна Алессандра взялась с неменьшим энтузиазмом. В Неаполь - навестить мужа – она наезжала частенько, хотя дело это было на самом деле рискованное, за несанкционированный визит ее саму могли изгнать с сопутствующей конфискацией имущества, прецеденты случались. Возможно, она так достала Лоренцо де’ Медичи, что он попросил не мешать ее воссоединениям с любимым супругом (в одном письме она прямо благодарит его за помощь в этом). Но если он надеялся, что в Неаполе ей будет не до него, то ошибался – самозаявленной «названой сестре» было не лень настрочить и два письма в месяц. «Давно я вам не писала», почти кокетливо начинает она одно; дальше идут уверения в полной дружбе и благонадежности «моего Раффаэлло», которому также дается блестящая характеристика с места проживания и работы от лица уважаемых жителей Неаполя.


Ваша "как сестра" Алессандра ди Раффаэлло Аччайуоли vs Ваша Алессандра

Наконец в 1483 г., разобравшись с последствиями заговора Пацци и установив мир вокруг Флоренции, на радостях Лоренцо де’ Медичи разрешил участникам предыдущего заговора вернуться на родину. В их числе был и Раффаэлло Аччайуоли. Мало того, с Раффаэлло даже сняли запрет на занятие государственных должностей, обычно сохраняющийся для амнистированных изгнанников. Либо Лоренцо не считал Раффаэлло сколько-нибудь активным заговорщиком, в отличие от его покойного отца Аньоло, либо предвидел, что в противном случае монна Алессандра его в покое не оставит. Впрочем, было бы желание, а повод найдется – последнее ее послание Великолепному, сохранившееся в архивах Медичи, датируется 1489 годом, там она жалуется на финансовые трудности и просит поддержки. Любопытно, что от клише обращения к вышестоящему, всяких «великолепный и щедрый муж» и прочая здесь не остается и следа – записка совершенно неформальная и начинается с простого «Лоренцо». Раффаэлло со своей стороны высоко ценил несгибаемую супругу и ее эпистолярный дар. Даже публично выразил благодарность за то, как она защищала интересы Аччайуоли, пока он был в изгнании. Надо полагать, теперь они жили душа в душу.
А дальше, как могли бы сказать во Флоренции (а может и говорили) – «во Флоренции надо жить долго». У Лоренцо это не вышло, он умер в 1492 г., а через два года настало время его семье отправляться в изгнание. Раффаэлло с Алессандрой тут же подали иск к наследникам и получили обратно свою виллу в Монтепальди, которая за это время таинственным образом переплыла в руки Медичи (наверное, хорошая вилла была).

Та самая спорная вилла Монтепальди, как она выглядит после последней перестройки в 17 веке, когда Медичи, в чьи намагниченные ручки она все-таки вернулась, передали ее Корсини. Ныне там находится нечто вроде винодельческого факультета университета Флоренции вместе с производством кьянти.
Раффаэлло прожил еще лет двадцать, Алессандра же даже успела порадоваться назначению в 1518 г. сына Дзаноби папским библиотекарем – круче должности для филолога тогда в Италии не было (я бы и сейчас не отказалась). Ну а назначил его друг - сам папа Лев X, на родине известный как Джованни ди Лоренцо де' Медичи, но это уже совсем другая история.

@темы: Медичи, Ренессанс, свое из жж, Флоренция

---

Про монну Алессандру, которая заставила-таки мужа исполнить супружеский долг

В начале 1463 г. вся Флоренция с замиранием сердца следила за перипетиями последнего скандала из серии «богатые тоже плачут». Молодая жена Раффаэлло Аччайуоли в ночи покинула дом мужа и в компании вооруженного эскорта под водительством кузена Лоренцо д’ Иларионе вернулась в родительский дом. Так отреагировала семья монны Алессандры, старинный и могущественный клан Барди, на ее жалобы по поводу плохого обращения со стороны мужа и свекра. Главным обвинением было неисполнение мужем супружеского долга – Раффаэлло, видите ли, предпочитал ей мальчиков - в связи с чем монна Алессандра просила признать ее брак недействительным.
Флоренция, естественно, дружно принялась умирать со смеху, включая и тех, кто сам был не дурак насчет мальчиков. Cодомия считалась скорее молодежной забавой (надо же юношеству чем-то заняться, пока не женились, а женились во Флоренции поздно, лет в 30), но даже если кто не бросал этого дела и потом, на священных супружеских обязанностях оно сказываться не должно было никак. Интересы рода важнее личных прихотей, особенно греховных, а сексуальной ориентации тогда еще не изобрели.

а на нет и суда нет, а точнее, есть

Поскольку дело касалось семейных разборок и было щекотливым, в суд (где публичный опрос свидетелей и прочее полоскание грязного белья) Барди с Аччайуоли не пошли, а по традиции договорились передать решение вопроса в руки арбитра. Арбитр выбирался из уважаемых в среде тяжущихся людей (напомним, обе семьи принадлежали к высшему кругу), так что неудивительно, что им оказался сам Козимо де' Медичи.
Козимо было над чем задуматься. С одной стороны, Аччайуоли – старые политические союзники, к тому же дочь Аньоло и сестра Раффаэлло Лаудомия замужем за племянником Козимо Пьерфранческо. С другой – Барди, семья жены и деловых партнеров (в частности, отец и дядья скандалистки Алессандры в свое время работали в различных зарубежных филиалах банка Медичи). Если уж говорить о его личных симпатиях, то они были никак не на стороне безответственного мужа.

В красной шапочке - Козимо де' Медичи (с фрески Беноццо Гоццоли)
В итоге Козимо посоветовал жалобу монны Алессандры удовлетворить, а окончательное решение – помириться с мужем или разводиться – оставить за ней. Таким и стал вердикт епископского суда Кортоны. Но в случае развода Аччайуоли должны были вернуть ей приданое, и тут-то началось самое интересное, потому что приданое у нее было не простое, а самое крупное из когда-либо выплаченных в городе…
Алессандра д’Убертино была чрезвычайно долгожданным (во всех смыслах слова) ребенком. Когда Убертино де’ Барди узнал, что его жена наконец-то забеременела, он посчитал это чудом, достойным основания нового монастыря (св. Моники). Конечно, он надеялся, что беременность закончится мальчиком, но и на девочку денег не пожалел – все-таки своя кровь. А может быть просто сильно не любил родственников-наследников. Как бы то ни было, приданое Алессандры составило 8 500 флоринов золотом (не считая имущества). Для сравнения - это пятая часть стоимости небольшого графства. Хорошим во Флоренции считалось приданое в 1000 флоринов, очень хорошим - 1200, семьи уровня Медичи давали за своими девицами до 2000.
И вот эти огромные деньги надо было возвращать. Аччайуоли взвыли. Для начала, у них просто не было такой суммы наличными, приданое было давно инвестировано и переинвестировано. Даже если возвращать по частям, финансовые потери неизбежны. Да и вообще подобное пятно на репутации семьи не отмоешь не за год и не за два.

по словам Вазари, на этой фреске Гирландайо кто-то из троих мужчин по центру - свекр Алессандры Аньоло Аччайуоли
На их счастье, монна Алессандра тоже не торопилась разводиться. Во-первых, развод тогда был делом затяжным, когда-то еще выйдешь замуж. Во-вторых, все равно придется по новой строить семью мужа выстраивать отношения с семьей мужа, а тут уже полдела сделано, по столу кулаком треснуто. В-третьих и в главных, Алессандра к тому времени была сиротой, братьев у нее тоже не было. Зато остались неприятные воспоминания от того, как матери после смерти отца пришлось делить имущество с наследниками мужа (Алессандра д’ Убертино принадлежала к Барди по обеим линиям, немаловажно, что вступились за нее именно родственники матери). В общем, двадцатилетней (именно столько ей было) женщине для защиты своих интересов нужны были собственные родственники мужского пола, и почему бы не семья мужа - главное, заставить их сотрудничать. К тому же по некоторым сведениям одного ребенка ей все-таки удалось выбить из Раффаэлло родить, и в случае развода он остался бы с Аччайуоли.

Как бы то ни было, примирение состоялось, подробности и договоренности, правда, уже не узнаешь. Доподлинно известно, что вопрос с супружеским долгом утрясти удалось, так как у Раффаэлло и Алессандры родилось по крайней мере еще две дочери. Детей могло бы быть и больше, если бы супруги чаще жили вместе, но у них это с трудом получалось, и тут уже совсем не по их воле.

продолжение следует...

@темы: Ренессанс, свое из ЖЖ, Флоренция

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

В Петербурге в усыпальнице есть небольшой домик, в котором хранятся сделанные руками Петра лодка, корабельные снасти, а также пила, топор, долото и другие вещи. Говорят, что там же находится и просмоленная веревка, которой он убил наследника.

Кацурагава Хосю, "Краткие вести о скитаниях в северных водах"

Почти девять лет прошло с тех пор, как я задалась этим вопросом - проверила сейчас, ноосфера по-прежнему не дает ответа. И ни один исследователь не заинтересовался. Зато страницы в Википедии появились у всех действующих лиц и творений, ну хоть что-то. Дело в том, что в конце 18 в. занесло в Россию некоего японского торгового капитана Дайкокуя Кодаю, а когда он вернулся на родину, его там подробно допросили о виденном. Среди прочего есть и воспоминания капитана о походах в театр:

и что он там увидел

Вторая пьеса о том, как в одной захолустной деревне жил известный пьяница. У него в голове постоянно была одна мысль: "Досадно, если мне так и придется закончить свою жизнь, даже не попробовав другого вина, кроме мутного сакэ, которое делают в нашем захолустье, /закусывая лишь/ сушеной рыбой. Как бы мне съездить в столицу да попробовать там чудесного вина с хорошей закуской, чтобы было чем вспомнить этот мир!"
И вот однажды он собрался в дорогу и пустился в путь. Вскоре он пришел в столицу и, наконец выполняя свое заветное многолетнее желание, стал каждый день ходить по кабакам, пить вино и закусывать, и пьянство стало для него повседневным занятием. Как-то раз, когда, упившись до потери сознания, он валялся посреди дороги, мимо проезжал сановник, имя которого было /всем/ хорошо известно. Ехавшие впереди /него/ слуги окликнули пьяного и хотели согнать его с дороги, но он никак не мог проснуться и лежал, словно мертвый. Увидев тело, сановник спросил: "Кто это такой?" /Кто-то/ из свиты объяснил ему, что это за человек. "А-а, я и сам слышал о нем, - сказал сановник, - у меня появилась хорошая мысль!' И он приказал положить пьяного в карету и привез /е г о/ в /свой/ дворец. Там он велел переодеть пьяного в расшитые золотом одежды и уложить в кровать. /Всем/ слугам /он/ приказал тоже одеться в роскошные одежды и сказал, каким вести себя, после чего стал ожидать пробуждения /пьяного. Упившийся вволю пьяница проснулся лишь на следующее утро. Поднявшись и увидев, что он во дворце, какого раньше даже и представить себе не мог, и в богатой одежде, так удивился, что не мог понять: во сне это или наяву. Слуги, / / как им было ранее приказано, один за другим стали подносить ему воду для умывания, воду для полоскания рта и так далее. А потом подали ему необыкновенных яств из продуктов гор и морей, а когда предложили и вина, то он с удивлением спросил: "Что все это значит? Почему я нахожусь в таком месте, почему меня так угощают? Кто вы такие? Не во сне ли я все это вижу?"
Слуги почтительно ответили ему: "Ваша милость по предопределению судьбы изволили стать приемным сыном
в этом дворце, поэтому /все/ так и происходит. Мы же все слуги /вашей милости/". От таких слов он весь покрылся потом. "Ведь я же ни на что не годный человек, только и знаю, что пьянствую, моя единственная отрада - вино, как я могу быть приемным сыном в таком благородном доме!" - сказал он и хотел убежать. Но слуги принялись уговаривать его, стали усердно угощать вином, и, поскольку вино /он/ любил больше всего, /пьяница/ обо всем забыл и так напился, что опять свалился без памяти. Тогда слуги снова одели /его/ в старую одежду, отнесли на прежнее место и бросили /там/, а сами ушли домой. Пьяница протрезвился от холода, вскочил и увидел, что лежал на вчерашнем месте. Скрестив руки, он долго стоял в глубокой задумчивости, затем вдруг всплеснул руками и сказал: "Да, все-таки это был сон!" На этом пьеса окончилась.

Эта пьеса мне как типа-скандинависту напомнила главный шедевр основателя датского театра норвежца (да, именно так) Людвига Хольберга "Йеппе с горы" (Jeppe på bjerget).

товарищ с горы

Герой, крестьянин Йеппе, ссорится с женой и силами правопорядка, и уходит из дома прямо в запой. В трактире он произносит свой гамлетовский монолог (это сравнение из англовики, кроме шуток) пить или не пить "Вот вы говорите, Йеппе пьет, но знаете ли вы, почему он пьет", а утром его, дрыхнущего на обочине, находят слуги местного барона. Барон решает устроить розыгрыш, Йеппе тащат в замок, а когда тот просыпается в баронской постели, разыгрывают комедию см выше. Йеппе сначала смущается и не верит своему счастью, думая, что это все ему снится, но потом входит во вкус и начинает помыкать слугами и бузить. Тогда над ним устраивают шуточный суд, приговаривают к повешению, потом спаивают, и в итоге он просыпается на прежнем месте. Значит это все-таки был сон, заключает он.
По-моему, очень похоже, что-то японец мог забыть, а что-то мог выбросить и постановщик. Хронологически оно возможно - пьеса 1722 года, русская постановка - 1780-е. Но! Кто вообще его знал в то время, этот датский театр? Кто переводил пьесу? В прямой перевод я не верю; французы слишком большие снобы, чтобы обращать внимание на датских писателей, англичане вещи в себе, остаются немцы. Тем более, благодаря свежему гуглению выяснется, что Фонвизин был знаком с другой пьесой Хольберга "Жан де Франсе" и в свою очередь перевел с немецкого перевода на русский «Басни нравоучительные с изъяснениями господина барона Голберга» (1788 г., как раз в то время, когда капитан Кодаю посещал театр). Но нигде нет указаний на то, что "Йеппе" переводили на русский ранее 1957 г., даже у патриота и компатриота Ганзена.
Вопрос остается. Может быть, еще через 9 лет?

NB Офф-топик: первая попытка перевода "Rape of the Lock" называлась "Букля волос похищенных" (1749).

@темы: Япония, театр, Скандинавия, XVIII в.

---

Борьба со слат-шеймингом (так это, кажется, называется на нынешнем партийно выдержанном речекряке?) в языке добралась и до привилегированных мертвых белых мужчин. Король Чарльз у нас не распутничал, а "делился своей сексуальностью с многими (shared his sexuality with many)" (С). Самоотверженный человек, все на благо подданных!

---

Читала статью про то, как некие французские энтузиасты середины 19 века пытались защитить честь французской музыки Старого порядка, которую революция полвека назад, казалось бы, окончательно выкинула с парохода современности. Обрадованные подобным подарком со стороны старых культурных соперников немцы-австрийцы тут же подхватили, заполонили учебники своими героями с добавкой итальянцев (попробуй тех не добавь), переписали историю - и вуаля! Не было во Франции до 19 века никакой-такой музыки, прямо страна без прошлого!
Цитата (из русского компилятора немцев): "В области музыки Франция в XVII и даже в XVIII веке занимала последнее место среди таких стран, как Италия и Германия. В то время как эти последние далеко ушли на пути музыкального развития, Франция насчитывала у себя лишь несколько почти что детских композиций. Сохранились известия о скрипаче, несколько выдававшемся из ряда самой грустной посредственности - это о Люлли, который был балетным композитором и скрипачом при Людовике XIV".
Вот такому консенсусу пробовали робко возразить упомянутые французские защитники прошлого, но как-то ансьенрежимная музыка оказалась более крамольной темой, чем какой-нибудь удачно реабилитированный в то же время средневековый собор Парижской богоматери. Интеллектуалы заинтересовались темой только в начале следующего столетия - и даже (!) появилась первая биография Люлли. Ну а окончательная реабилитация состоялась как бы не с 70-80х, усилиями второй волны аутентистов, то есть исполнители сами занялись этим, а уж потом и теоретики подтянулись.
Вот такое вот достижение ВФР. Ну а клавесины, пущенные на отопление парижской Оперы скорее грустный символ. Хотя приснилось же Пришвину в связи с уже другой революцией, что "Клавесины – самый страшный враг советской республики"

---

Все-таки есть темы, которые, что называется, преследуют тебя через все смены мировоззрения и интересов. Моя дипломная работа называлась "Тема безумия и проблема Другого", и хотя безумие с постмодернизмом меня с тех пор не интересуют вообще, проблема Другого, а если не пользоваться скомпрометированным термином, то взаимоотношения людей с другими людьми, деление на своих/чужих, разница в отношении к одним и другим и переходы из одной категории в другую в исторической перспективе меня очень даже занимают. Я бы даже сказала, завораживают.

свои и чужие в Италии и Франции

Вот, например, читая письма Лоренцо де' Медичи родителям. Юного Лоренцо отправили по соседним с Флоренцией (но не принадлежащим ей, то есть чужим) весям с чем-то вроде дипломатической поездки, а больше для того, чтобы семнадцатилетний будущий э... представитель элиты набрался опыта. И вот этот по-нашему подросток наслаждается своей ролью, он подъезжает к городам, его встречают, он умеет толкать речи, любит быть в центре внимания, ему - отчасти в знак одобрения полученному им образованию, отчасти имея в виду его могущественную семью - это внимание оказывают по полной. Зовут переночевать в город, он вежливо отказывается, потому что, как он пишет родителям, могут ведь и убить, заранее не догадаешься. И это так, между делом, без возмущения и каких-либо намеков на гнусное коварство жителей данного города, после продолжительного описания оказанной ему чести. Человек полностью удовлетворен - но да, за пределами города на него не нападут, а внутри чужого города - черт знает.

Читая очередную статью из сборника Lully Studies наткнулась на замечание, что amis (друзья) во французском в то время (17 век) преимущественно означало "родственники" - не близкие, для которых были отдельные слова, а всякие троюродные-семиюродные, в том числе и не кровные, а приобретенные через брак. Они могли быть и лично не знакомы, или мало знакомы, но пока о них знали (пусть и не на четыре века назад, как знали эддические исландцы в дописьменные времена, на век-два), они оставались родственниками. Суть в том, что это были "свои", на которых в случае чего можно было рассчитывать, и к которым в первую очередь обращались с предложением услуг или, наоборот, просьбами; знакомые чужие, не amis, при этом легко пролетали. Так, у известной мебельщицкой семьи Покленов, чей непутевый отпрыск Жан-Батист заделался драматургом Мольером, были родственные связи с семейством Шарпантье (плотников, дословно), поэтому именно совершенно неизвестный тогда Марк-Антуан Шарпантье писал музыку к пьесам своего ами, знаменитого Мольера, когда тот разругался с Люлли, а не старый богемный знакомый Мольера Дассуси, который очень рассчитывал на этот заказ.

Что в свою очередь напомнило мне, что дружба между бывшими чужими, не родственниками, и впрямь могла быть делом нетривиальным, вплоть до заключения устного контракта. Как сделали нотариус Лапо Маццеи и богатый торговец Франческо Датини, два равных в одном отношении (главы семейств) но сильно различающиеcя по социальному статусу люди. Познакомившись с Маццеи в связи с какими-то своими деловыми интересами, Датини решает, что нотариус может быть ему полезен в долговременной перспективе, но так как длительные взаимоотношения предполагают доверие, а чужому доверять нельзя, Датини официально (это был акт неформальный, но заверяемый публичным знанием - теперь вся Флоренция знала, что такой-то и такой-то друзья) предлагает будущему "младшему партнеру" дружбу:
"The relationship did not grow slowly from acquaintance to friendship; acquaintance was transformed at this point by a quasi-formal contract into a qualitatively different bond, that of friendship. Establishing friendship by such formal instrument was a regular practice, encompassing obligations and understanding meant to be binding in part through being made public. Friendship was a social fact. In keeping with this fact, Datini's collection of Mazzei's letters starts with the establishment of the formal bond. Francesco wrote to Mazzei in Florence at this time [1390], "donating" the friendship and asking the notary to take the merchant for his friend. Lapo responded "With all affection and love I accept being your younger brother (естественно, вне зависимости от возраста) and friend. And in me, such as I am, take the heartfelt liberty that you would take with yourself"". В общем, формальный переход чужих, хотя и объединенных общим гражданством, людей в "свои" - причем, естественно, это "свое" отношение теперь касалось как деловой жизни, так и личной.

отрывки из "Мнимого больного" Мольера-Шарпантье с "deffences" ("сокращениями" оркестра, сделанными под давлением Люлли-лицензионного копираста (да, он был та еще зараза)).

@темы: свое из ЖЖ

---

Пусть эта прелесть повисит здесь. Мультик на "Курицу" Рамо.

---

Pratum Integrum на ФБ публикуют отрывки из биографий разных барочных композиторов.

про Рамо:

«В конце жизни [Рамо] кто-то спросил однажды, пленяет ли шум аплодисментов его слух больше, чем музыка его опер. Он оставался несколько минут озадаченным, не отвечая; затем с видимым воодушевлением сказал: «Нет, моя музыка мне больше нравится».

Про тринадцатилетнего Телемана, которого родители услали в школу в какой-то горнообрабатывающей дыре, чтоб положить конец, наконец, его увлечению музыкой (они надеялись вырастить из ребенка юриста):

«Некоторое время спустя предполагалось устройство горно-рудничного празднества; кантору было предложено написать музыку на данное ему стихотворение, а он был болен подагрой. Между тем я открыл одному школьному товарищу, что я умею складывать звуки. Он сообщил о сем кантору: меня позвали по его просьбе, и я взял на себя задачу сию. День исполнения приближался, но мой кантор должен был оставаться еще в постели: таким образом, задача давать такт перешла ко мне, с моей фигурой в 4 фута и несколько дюймов; для меня пришлось поставить скамеечку, дабы меня вообще можно было увидеть. Музыка исполнялась хорошими силами и хорошо звучала. Простодушные горняки, тронутые более моей фигурой, чем гармонией, по окончании богослужения хотели мне выразить свою любовь и всей толпой провожали меня до моего жилища, причем один из них нес меня на руках, и мне часто приходилось слышать, как они, желая меня похвалить, приговаривали: «Ах ты ж, славный малец-начальник!».

---

Лесерф де Вьевиль в своем панегирике Люлли не забыл и прославить его выдающиеся таланты...менеджера, наверное, по-нашему. Короче, только при Люлли во главе доходы оперы (жутко дорогого дела) умудрялись превышать расходы. Я подозреваю, не в последнюю очередь благодаря тому, что несравненному суперинтенданту удавалось навесить оплату декораций и костюмов на казну, под предлогом того, что премьера проходит перед королем и избранным кругом придворных во дворце, собственно. С другой стороны, наглость - тоже талант, в конце концов никому не запрещалось попробовать пролезть без мыла установить близкие деловые отношения с королем, а что это мало кому удавалось, так талант надо иметь Еще Люлли, оказывается, выплачивал поощрительное пособие певицам труппы, не состоящим на содержании богатых поклонников - его, конечно, волновала не нравственность подопечных (он сам не был нравственным человеком и другим не мешал не быть таковыми), а угроза их возможных беременностей. А еще он умудрялся следить за тем, чтобы певцы не пили горькую (частая проблема) и не ходили вечно простуженные. И если еще можно себе представить, как он обеспечивал первое - например, избивал нарушителей до полусмерти дирижерским посохом - то второе для меня секрет. За одно это можно было пойти к нему в труппу. Потому что петь, когда у тебя заложены уши, петь. когда ты поговорить-то не можешь, петь и слышать, как что-то параллельно похрипывает в груди, петь и не знать, на какой ноте голос закончитсяя и это уже вторую неделю...
а) вот такое хорошее лето
б) а нефиг стремиться к экзотическим профессиям
в) Люлли, без сомнения, крут.

@темы: Люлли

---

Интересно, что через четыреста с лишним лет на британский престол таки взойдет пра-пра....правнук короля Чарльза II. У веселого монарха, как известно, не было законных наследников, но он отчасти компенсировал это дюжиной с лишним незаконных отпрысков, все из которых были введены заботливым папочкой в эшелоны высшей аристократии. Историки почти не шутят, когда говорят, что трудолюбивый Чарльз собственноручно личными усилиями взялся восполнить потрепанные за гражданскую войну ее ряды. Поэтому четыреста лет спустя в принципе нелегко найти британского аристократа или даже дворянина, в жилах которого не текла бы кровь короля Чарльза Стюарта. Так что как только принца Чарльза (символически - вообще интересно, чем руководствовалась королева, выбрав такое controversial имечко для наследника) решили поженить на местной аристократке, судьба династии была решена. Леди Диана Спенсер, мать принцев Уильяма и Гарри, была пра-...правнучкой Чарльза II аж по трем линиям и через двух любовниц. Но и погулять далеко от потомков веселого короля наследному принцу не удалось. Камилла Паркер-Боулз тоже прапра...правнучка Чарльза Стюарта Жаль только, что за это время кровь подразбавилась и внешнее сходство ушло. Еще в XVIII в. потомков Старины Роули можно было распознать на глаз, как я сейчас делаю на портретах - по огромному росту, темным волосам и глазам.

например

---

Армида, голос этого дневника

Мадемуазель Марта Рошуа в роли Армиды (опера Люлли-Кино)

И прекрасная пассакалья, лебединая песня Кино (да и во многом Люлли) - а Кино сразу после отправит своих дочерей в монастырь и сам проведет последний год - до самой смерти - в покаянии.

Юные сердца, все вам способствует
Насладиться недолговечными утехами любви
Зимой наших дней любовь более не правит нами
Упущенные прекрасные дни потеряны навсегда